В 1834 Пушкин оставил в дневнике загадочные слова:

«Отправился потом в Калугу на перекладных, без человека. В Тарутине пьяные ямщики чуть меня не убили. Но я поставил на своем. — «Какие мы разбойники?» — говорили мне они».

Сумбурная, таинственная запись в дневнике, где драматическим экстраординарным событиям почему-то не нашлось места для подробного описания. «Чуть не убили» — такое не каждый день приключается с жителем респектабельного Петербурга, состоящим на службе при императорском дворе и проводящим вечера в литературных салонах. И еще одна запись, тоже сумбурная: «съездил в нижегородскую деревню, где управители меня морочили, а я перед ними шарлатанил и, кажется, неудачно. Воротился к 15 октября в Петербург, где и проживаю. «Пугачев» мой отпечатан. Я ждал всё возвращения царя из Пруссии. Вечор он приехал».

Пушкин только что закончил своего «Пугачева» и мысли его заняты разбойниками и царями. Легкомысленно ли отправился он в путь один, «без человека», взяв неопытного ямщика, перепутавшего поворот на Тарусу с деревней Тарутино, или специально свернул в сторону, искал встреч с лихими людьми, которые издавна укрывались на противоположном Тарусе берегу Оки в «пещерах Кудеяра» и сельце Скрытово, чтобы проверить какие-то свои догадки и впечатления — не знаем, но ощущение чего-то скрытого, недосказанного остаётся. Похоже, «шарлатанил» поэт не только перед болдинскими управителями.

Разбойники с ним, вскользь отмечает дневниковая запись, «говорили». Вряд ли Тарутино, имение графа С.П. Румянцева с его образцовым устройством хозяйственной жизни, могло быть разбойничьим местом. А крутой дикий берег напротив Тарусы, с многочисленными пещерами и непроходимыми лесными дебрями — очень даже. И народ здесь обитал мрачный и грубый.

«Таруса сообщается с тульскою губерниею посредством парома. Паром здесь — барка, на которой действуют два бурлака, один отталкивает её багром, а другой перетягивается по канату, пропущенному с одного берега на другой, через блок, устроенный на самой барке. Бурлаки, эти речные матросы, народ невежественный, сильный. Мускулы рук и ног их необыкновенно развиты. Работа их самая грубая, руки всегда распухшие, покрытые наростами, мозолями», — пишет в «Путевых заметках» граф Н.П. Борбо-Морни через 15 лет после Пушкина переправлявшийся через Оку в Тарусе.

Искавший встречи с разбойниками Пушкин не только не испугался в одиночку оказаться в их явно недоброжелательном окружении, но сумел «поставить на своем», заслужить уважение и расположение, вызвать на долгий и мирный разговор («Какие мы разбойники, — говорили мне они»).

Может быть, Пушкин специально «без человека» отправился в путь потому, что любой «человек», то есть, дворовый слуга, не обладающий железным характером, к таким встречам явно не готовый, от испуга повел бы себя так, что всю задумку Пушкина испортил бы.

Характер Пушкина позволял ему спокойно стоять хоть перед разбойниками, хоть перед царями.

В том же 1834 году год Пушкин своей жене написал: «Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку; второй меня не жаловал; третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю; от добра добра не ищут». Пока этот третий царь занимался в Берлине дипломатией, Пушкин продолжал начатую при написании «Пугачева» работу, изучая нравы самого дна народной жизни. «Пугачев не был самовластен», — писал Пушкин в третьей главе «Истории Пугачева». — Он «ничего не предпринимал без согласия» яицких казаков, которые «обходились с ним как с товарищем, <...> сидя при нем в шапках и в одних рубахах и распевая бурлацкие песни».

Бурлацкие песни мог слышать Пушкин и на тарусской переправе.

(Сидор Скрипов. Из неопубликованных рукописей)